Дочь седых белогорий - Страница 95

– Не продует? Ещё холодно на улице…

– Сто ты, бое? Как мошет пыть холотно? Солнце светит, тепло сапсем. Мне карашо. Тебе карашо. И ей карашо, – ласково проговорила счастливая мать. – Тунгуска надо жить тайга. Тогда пудет зторовый и крепкий, как молотой кедр. Болеть не путет никогда. Вырастет сильной.

Русский цокнул языком, что-то сказал нараспев, притронулся к носику и дополнил:

– Эко, какая чернявая и узкоглазая! На тебя похожа.

– Какой «на меня»? – подскочила Ченка, вспыхнула и заспорила: – Смотри, какой глаза пальшой – как непо летом! Синие и круглые. У эвенка глаза не такой. У эвенка глаза узкие и черные, как ночь. И лицо круглый. А тут лицо, отнако, длинный, как лыжа. И белый, как снег. Отнако, польше на отес походит. У-у-у, люча…

Заулыбалась девушка, склонилась над ребенком, стала целовать своё чадо, в чувствах что-то запела тихим голосом. Девочка растянула ротик в беззубой улыбке, радостно загукала, зашевелилась. Светлые глазки сосредоточились на родном лице.

Егор с нежностью смотрел на отношения матери и ребенка. Что-то далёкое и родное вспомнилось и разбудило сознание. Сердце сжалось. Душа закипела. На глаза навернулись слёзы. Стараясь скрыть минутную слабость, он отвернулся в сторону, уткнулся бородой в грудь, приложил мозолистую ладонь ко лбу. Ченка тут же заметила его чувства, с нескрываемым удивлением посмотрела на него и закачала головой:

– Э-э-э, бое, а ты, отнако, тоже плакать мошешь. Тебя амикан трал – ты молчал. Загбой ногу резал – молчал. Почему сийчас плачешь? Не кавари ничего. Знаю, у тебя тоже сердсе есть. Потому как люча ты, не камень. Камни – и те плачут…

Она легко прикоснулась ладонью к его голове, ласково погладила, постаралась успокоить:

– Что ты, бое? Все карашо, отнако. Не давай волю слабости. Всё плохое прошло. Не нато тумай, как пыло. Надо тумай, как есть.

Вслушался Егор в слова Ченки, вздрогнул всем телом. Сразу же высохли слезы. Поднял глаза, посмотрел ей в лицо, удивился спокойствию девушки и поразился её мудрости, доброте сердца. Восхитился силе духа, стойкости. Понял, что она, такая маленькая и хрупкая, никогда не сломается перед очередными напастями, с достоинством пройдёт через будущие препятствия, перед жестокой судьбой. И это заслуживало ещё большего уважения, потому что в характере молодой женщины скрывалась огромная сила жизнелюбия. Что ждет его в этом хаосе вечных странствий? Какой вырастет ее дочка?

Скорее всего, её постигнет та же участь что и мать. Егору плохо верится, что русский купец Дмитрий, которого он ещё ни разу не видел, выведет её в люди, даст образование и создаст хорошие условия для жизни. Почему? Да потому что он уже много наслышан об отце девочки и, благодаря своей интуиции и жизненному опыту, чувствовал, что в отношениях купца к тунгусам кроется какой-то подвох. Но какой? Егор не мог сказать, потому что не знал сути обстоятельств, начавшихся со случайного знакомства в тайге на севере и повлекших кочевников вдаль от родного дома, куда-то в Саяны, где они никогда не жили. В какой-то момент он пытался убедить отца и молодую мать в наивности их ожиданий. Но как можно втолковать тунгусам все свои сомнения, если сознание доверчивых людей от природы основано на честном слове? В настоящий момент для Егора было важно: он не бросит, не обманет, не предаст и не оставит этих людей в беде даже тогда, когда ему самому будет грозить смертельная опасность.

И эту крошку с красивым русским именем Уля – так просил назвать девочку Дмитрий, – которая была обязана ему, Егору, своим рождением, он не оставит и постарается сделать всё, чтобы её никто не обидел в этом мире. Почему? Он был ее крёстным отцом. Как-то в один из долгих зимних вечеров, сидя у костра в чуме, Егор случайно рассказал Загбою и Ченке о том, что у русских кроме родных отца и матери есть ещё и названые родители, которые тоже несут ответственность за воспитание и жизнь ребёнка. А в случае смерти заменят их. Эвенкам так понравился этот обычай, что они тотчас же, незамедлительно попросили его стать крёстным отцом для девочки. Егор отнекивался, говорил, что так нельзя, что это непорядок – проводить обряд без освящения в церкви или хотя бы представителя православной веры. Но где там!

Обряд Загбой решил сделать по-своему. Он что-то долго колдовал со своими божками, чадил едким дымом, до полночи пел свои, известные только ему, эвенкийские песни и под конец окунул Улю в казан, наполненный холодной речной водой. Под конец все обменялись дорогими подарками. Егор снял с себя медный крестик для девочки, который Ченка почему-то сразу же нацепила на свою шею. Со своей стороны, девушка отдала русскому вышитый своими руками кисет, на котором разноцветным бисером была изображена сцена охоты на медведя и три золотые монеты, подвязанные на крепкую, прочную жилку в виде нехитрой подвески.

Егор долго рассматривал монеты и при свете костра поразился их происхождению. На чистом золоте был отчеканен образ Великой Императрицы Екатерины Второй. Изготовление датировалось концом прошлого века. Он удивился их наличию у эвенков и не замедлил спросить об их появления. Ответ был, как всегда, прост и понятен. Загбой рассказал, что несколько лет назад ныне покойная Пэкта какими-то неведомыми путями выменяла три монеты у какой-то Анны, жены русского купца Ивана, за шесть соболей. Но так как женщина не могла знать ни точной стоимости, ни применения своему приобретению, то просто пробила в монетах дырки, подцепила их на жилку и надевала на себя только в исключительных случаях, по праздникам или при гостях. Во время мора ожерелье случайно оказалось в потке Ченки, что и было единственным напоминанием дочери о матери.