Дочь седых белогорий - Страница 12

Согласно культовому обряду своего народа человек должен быть похоронен высоко от земли, на лабазе, в кедровой или лиственничной колоде, с необходимыми вещами, без которых ему нельзя обойтись в ином мире. К таким вещам относится личное оружие охотника, посуда, небольшое количество еды, повседневная одежда. Загбой винил себя за то, что не мог отправить в последний путь Пэкту и сыновей согласно старой доброй традиции. Более того, его мучила совесть за то, что он бросил их тела на произвол судьбы. Много раз охотник задавал себе один и тот же вопрос: как будут жить жена и сыновья в стране Вечной охоты, если их плоть изъедена мышами, а дух не нашёл пристанища на стволах многовековых деревьев?

Он снова и снова спрашивал об этом у своего верного друга Огня, но тот по-прежнему не давал ответа. Его молчание Загбой воспринимал как доказательство своей вины, и от этого становилось ещё тяжелее. Чувствуя всю горечь положения, охотник не единожды принимал решение повернуть свой след назад, но всякий раз от этого поступка его удерживал трезвый разум, подсказывавший о правильности выбранного решения. Он должен жить! Не для себя, а ради продолжения жизни Ченки! Жить ради той, кто в этом мире должна продолжить его род! Жить ради будущего поколения! Жить ради жизни на этой земле! И Загбой подчинился решению.

Однажды утром, как будто очнувшись от глубокого, беспробудного сна, он вернулся к настоящей, текущей жизни, с её повседневными заботами и проблемами. Загбой собрал оставшихся оленей, завьючил на спины животных имевшийся скарб, с виноватой улыбкой посадил на спину учага любимую дочь и, подталкиваемый вечным зовом странствий, вновь повёл маленький караван по бескрайним просторам северной тайги. Настоящим желанием кочевого охотника стало намерение забыть, запрятать подальше боль невосполнимой потери.

Он помнил мудрую пословицу, что самый лучший доктор – время! С его размеренным течением забываются и заживают самые глубокие раны. Жизнь продолжает свой бег, и в этом движении утихает боль утрат, какими бы тяжелыми они ни были.

Однако ни повседневные заботы, ни постоянная борьба за выживание, ни дальние переходы не смогли утихомирить боль, что кровавым рубцом разрезала сердце Загбоя. Он постоянно жил с ощущением какой-то пустоты. Иногда казалось, что вот из чума выйдет Пэкта и начнёт ворчать. Острый слух охотника приносил звонкий всплеск весла. Приподнимая голову, он долго смотрел на воду, ожидая появления лодки, в которой Хактын вёз богатый улов рыбы. Он видел, как качаются ветви густого пихтача, готовые отпустить из своих объятий Калина с его гордой походкой, ведущего в поводу рогатого учага, нагруженного мясом добытого сохатого. Но проходили минуты, и словно клыки медведя-шатуна разрывали сладкое представление, превращая его в глубокую рану. Из берестяного чума выходила Ченка, а не Пэкта. Тишину речной заводи нарушали всплески кормящихся сигов. Суровый северный ветер играл мохнатыми лапами угрюмой тайги, не желающей выпускать из своих цепких объятий сына.

В осеннюю пору золотого листопада Загбой вдруг поймал себя на мысли, что всё лето, сколько бы он ни кочевал по тайге, его след постоянно приводил его к озеру Сумнэ, где он когда-то ждал свою семью. Он уводил свой маленький караван на север, но через неделю вновь возвращался на прежнее место с востока. Тогда охотник направлял ведомого учага на заход солнца, но инстинкт снова приводил его к знакомым перевалам с южной стороны. А однажды, в одну из тёмных ночей, у костра он услышал голос Огня, который разрешил ему посетить берега Харюзовой речки.

Он выбрал самый непогожий, пасмурный, неприветливый день. На Сумнэ с севера угрожающе наплывали тяжёлые свинцовые тучи. На тёплую землю падали и тут же таяли редкие хлопья мокрого снега. Где-то на востоке сквозь непроглядную муть едва пробивалось блеклое пятно осеннего солнца.

Загбой поймал учага, собрал в кожаную потку небольшой запас продуктов, привычно забросил за спину ружьё, сел на спину оленя и, даже не попрощавшись с дочерью, быстро растворился в тайге. Его поездка казалась обычной и понятной. Предстоял сезон охоты, и для удачного промысла надо было найти кормовую базу белки. Ещё с вечера он говорил об этом с дочерью и, казалось, что убедил её в своём намерении.

Однако по неуверенному голосу отца, блуждающему взгляду Ченка поняла, что в словах кроется ложь. Непонятным внутренним чувством девочка разгадала его намерения. Утром она уже знала, куда поедет отец. В её взгляде горела искорка надежды, что он возьмёт её с собой. А Загбой, стараясь обмануть дочь, направил оленя в сторону противоположную берегам Харюзовой речки. И только лишь отдалившись на некоторое расстояние, повернул налево, далеко объехал стойбище и поторопил учага навстречу в нужном направлении.

То, что он увидел там, на знакомом берегу, превзошло все его представления. Охотника встретило мёртвое стойбище. Так же, как когда-то, на пологом склоне у реки теснились острые чумы. Около них в беспорядке валялись разбросанные вещи эвенков. По первому впечатлению казалось, что племя Длиннохвостой Выдры торопливо собирается в далёкий аргиш. Но… истлевшие потки, поняги, спальники, кем-то разорванные и наполовину съеденные шкуры, ржавые топоры, пальмы, ружья, отсутствие продуктов говорили о другом и дали опытному охотнику пищу для размышления. Неприветливая, пугающая тишина словно сковывала сознание. Таёжный воздух давно растворил дым былых костров. Летние дожди размыли пепел и золу в очагах и кострищах. Всё указывало на то, что человеческий дух очень давно покинул некогда родное стойбище.